Текст: ГодЛитературы.РФ
Дебютный автофикциональный роман Тани Климовой — выпускницы Литературного института им. Горького, литературоведа и преподавательницы — как легко догадаться по названию, заманивает нас в очередной топкий разговор об отцах и детях. Но — что важно — находит для него и свою интонацию и оптику.
Отец двенадцатилетней героини погибает в теракте в Ростовской области: пытаясь разобраться, как эта трагедия повлияла на нее, взрослеющая Таня одновременно осмысляет через нее историю страны. Автор настаивает на том, что «Письма к отцу» — именно роман-исследование, и речь здесь не только про исследование себя. Воспоминания об отце и непрекращающиеся отношения с ним здесь в том числе отпирают двери к другим документальным историям об отцах и детях: ниточки протянутся и к Марине Цветаевой, и к дочери Сталина Светлане Аллилуевой, и к Сартру, и к Эстерхази, и к Борису Рыжему...
Предлагаем прочитать фрагмент, в котором есть и воспоминания о терактах нулевых, и Великая Отечественная война, и современная Москва — и, конечно, отец.
Письма к отцу. Таня Климова. — М. : Альпина.Проза, 2024. — 408 с.
Глава третья
Никто никогда не будет в безопасности
Одиннадцатого сентября 2001 года отец был жив. Двадцать третьего октября 2002-го отцу оставалось жить недолго, но ни она, ни он об этом не знали. Терроризм стал новой реальностью, но тогда — для него и для нее — только на экране. Сериалы эпохи нулевых не могли конкурировать со срочными включениями — вся семья, сидя на уютном диване, с ужасом наблюдала оцепленные здания и людей, обвешанных взрывчаткой, готовых умереть и забрать с собой других.
Она смотрела на дрожащие руки матери, у которой в Москве жили сестра и брат — мать звонила им по стационарному телефону от соседки, узнавала, не находятся ли ее близкие рядом с Дубровкой, и советовала быть осторожнее. На теракт в США их маленький городок отозвался хладнокровнее и равнодушнее, но не без вздохов и панического — еле сдерживаемого — страха.
Отец относился ко всему с усмешкой, она не могла понять, надуманной или настоящей. Дети редко могут отличить настоящую эмоцию на родительском лице, разобраться в том, что ощущают другие, в том, что могут чувствовать они сами. Отцу казалось, что все это — далеко, в Москве и Нью-Йорке, не рядом с ними. Чудо маленьких городов в том, что все катастрофы и события случаются не с их жителями, а с другими — неведомыми, многочисленными — людьми.
Москва находилась в оцепенении после убийства террористов и смертей заложников — в трауре. Погибли дети. Страна превратилась в минуту молчания, в поток слез, слов, свечей, фотографий и детских игрушек. Она вместе с матерью и отцом наблюдала за этим по телевизору — видела вереницу гробов, зрительный зал с навсегда уснувшими в красных креслах смертницами, труп Мовсара Бараева, она знала, как его зовут, потому что слышала это имя и в школе, и дома — ее первая учительница не стеснялась обсуждать с третьеклассниками то, что волновало всю страну.
С первой учительницей проходили Вторую мировую войну, которая в России называется Великой Отечественной, потому что Великая и потому что Отечественная, так объяснила им первая учительница.
Папа рассказывал ей о Великой Отечественной с самого детства, показывал фотографии погибших родственников и знакомых, брал с собой, когда ездил на могилу неизвестного солдата — останавливал машину в хуторе неподалеку от соснового леса, давал ей в руки две гвоздики, открывал автомобильную дверь, смотрел, как она кладет гвоздики рядом с крестом, как читает надпись на табличке — «Воинское захоронение. Захоронен 1 человек, фамилия неизвестна». Он рассказывал о том, что таких могил в Ростовской области и в огромной России — множество, что около каждого хутора есть кто-то, кого похоронили, кто-то, чьего имени мы не знаем.
Он возил ее на азовскую площадь Победы, к мемориалу «Павшим на Родину». Рассказывал, что эти гранитные стелы и Вечный огонь стоят здесь не просто так, что это память тем, кого замучили в концлагерях, тем, кто погиб при обороне Азова. В отцовском рассказе ее заворожило, что в памятнике сделали ниши для капсул с землей, взятой с мест боев Великой Отечественной войны. Земля — это очень важно, земля хранит память, земля обволакивает и баюкает тех, кто в ней лежит. Ей было спокойно за этих умерших, потому что они связаны с землей, земля о них заботилась.
Папа никогда не говорил о Хиросиме и Нагасаки, а первая учительница неожиданно рассказала.
Она испытала шок, записала на клочке бумаги названия городов, чтобы потом узнать подробнее о них у отца. Вечером папа прочел целую лекцию — о гонке вооружений и опасности атомных бомб. Он говорил о том, что было бы неплохо, если бы это оружие оказалось уничтоженным и никогда бы не изобреталось. Она соглашалась с отцом. Он сказал, что купит ей в ростовском книжном магазине книгу про бомбардировку Хиросимы и Нагасаки — в книге, он видел, есть фотографии того, что осталось от людей в эпицентре взрыва. Ничего от них не осталось, только тени, в книге фотографии теней. Эти люди не лежали в земле, земля о них не заботилась.
Ей тридцать лет, она гуляет по Москве 2023 года. В Москве 2023 года в каждом углу расположены камеры, а людей обыскивают не только на вокзалах и аэропортах, но и при входе в метро. Москва 2023 года — страшный город, потому что кажется, что он единственный в России и в мире спасется.
Раньше ей было страшно, что город, в котором она живет, закончится, утонет в небытии, что кто-то — как раньше — применит ядерное оружие или получит ядерный ответ, планета окажется уничтоженной и задохнется в бесконечном чувстве вины. Теперь у нее исчезла тревога — она привыкла к бесконечному ощущению небезопасности, к тому, что в каждой стране мира кто-то может завтра не проснуться, она приняла это чувство, она — и головой, и сердцем — осознала собственную смертность.
Она читала о том, как жили люди во Вторую мировую в Лондоне во время бомбежек — переставали спускаться в бомбоубежища, существовали в глянцевом, улыбчивом фатализме — панику поднимать было не принято, бояться во всеуслышание — дурной тон. Она листала дневники тех, кто встретил Великую Отечественную в Москве — многие из них хотели сдать город и уехать подальше из страны, но — куда? — вся страна и весь мир охвачены человеконенавистнической заразой, растворились в бесконечном страхе смерти.
Она знала, что ее отец погиб из-за того, что люди не могли договориться: чтобы что-то доказать другому человеку, необходимо было совершать страшные преступления. Со смерти отца прошло больше пятнадцати лет. Мир по-прежнему невыносим — люди снова совершают преступления и опять — день за днем — экран ее айфона загорается уведомлениями о новых смертях.
Одна из квартир, в которых она жила, когда переехала в Москву, находилась на 1-й Дубровской улице. Она сняла эту квартиру, потому что улица показалась очень знакомой, родной — до боли. Только потом, в двадцатилетие теракта на «Норд-Осте», она поняла, что видела эту улицу в детстве по телевизору—там стояли милицейские машины и кареты скорой помощи.
Один из ее парней жил по соседству с захваченным зданием Театрального центра, второй был родом из Буденновска и пересказывал разговоры очевидцев о том, как террористы захватили районную больницу. В четыре года он слышал имя Шамиля Басаева чаще, чем свое. Ее однокурсница должна была взорваться 29 марта 2010 года на станции «Лубянка», но не взорвалась — зацепилась юбкой за эскалатор, порвала молнию и опоздала на подорванный поезд. Первой парой была нервная контрольная по латыни, где разрешалось отвечать на звонки мобильного телефона — хлопали двери кабинета, раздавались приглушенные «Я в порядке». Однокурсница эту контрольную пересдала.
Она ощущала, что терроризм навсегда в подкорке ее ровесников, что никто никогда не будет в безопасности — ни в родном городе, ни под землей, ни на небе, — везде есть что-то, что готово тебя уничтожить, что-то, что управляется взрослым человеком.
